«Я не боюсь умереть»: штурмовик из Карелии рассказал о своей работе (18+)

Как вы решились отправиться на службу на СВО?

«На СВО я решил поехать в июле прошлого года. Подписал сначала короткий контракт на три месяца, посмотреть своими глазами, что там происходит. Самому — не то, что там говорят, пишут. Вот я туда уехал. В октябре продлил контракт на три года. В феврале мне присвоили звание лейтенанта, назначили на должность командира взвода. Я достаточно долго уже воевал. Изначально мы воевали под Андреевкой — это было в августе. Потом командира роты, я остался за него и примерно 2,5 месяца исполнял его обязанности. За весь период я получил четыре ранения. В последний раз было жестко: получил ранение левого предплечья на позиции. Позиции не оставил, потому что нужно было решить задачи со взводом, нас через несколько дней должны были поменять. А после того, как задачу мы выполнили, нас поменяли, меня отправили в госпиталь, посмотреть, что с плечом. Когда должны были отправлять в другой госпиталь — с этого момента я ничего не помню, до сих пор вспомнить не могу. Как мне потом пояснили в другом госпитале, когда я очнулся на носилках, что санитарную машину подорвали, и меня одного доставили. Дальше я пролечился месяц в Северной Осетии — был ушиб головного мозга. Вот, отправлен в родную Карелию на реабилитацию».

За что Вы получили награду?

«Меня четыре раза представляли к Ордену Мужества. Ордена еще не пришли. Было два рапорта от командира роты, в которых описан подвиг, а конкретно эта Медаль За Отвагу получена… Изначально я подписывал контракт с N полком. В составе N полка мы заходили под населенный пункт Андреевка. Там я был ранен 7 августа — осколочное ранение в локоть. Было наступление противника, он пытался зайти с тыла. Я вместе с подразделением отражал атаку. Раненный позиции не покинул. Вот за это мне пришла награда. Сейчас ее направили в Карелию. Дело в том, что в N полку я уже в списках не числился, они не знали, где я нахожусь, а находился я уже в N полку — контракт был подписан с этим полком. Поэтому они направили награду сюда, по месту жительства».

Вы ведь служили и на Северном Кавказе?

«Да, это был 1999 год, я там служил. Оттуда были наградные часы командирские, Крест за службу на Кавказе. С 1999 по 2001 год я участвовал в контртеррористической операции На Северном Кавказе в составе 33 бригады, я срочную службу там служил. Там я был в должности командира отделения, будучи сержантом. Прошел школу сержантов. Когда срочная служба закончилась, я уволился. А когда сейчас начались действия, я уже подписал контракт. В связи с тем, что у меня есть высшее образование, мне присвоили звание лейтенанта. И, потому как изначально меня назначили на командирскую должность, и я ее исполнял, но звания лейтенанта на тот момент не было. Там предполагается должность офицера. Командование дало мне это звание, в связи с тем, что я выполнял эти обязанности уже длительное время».

Какие задачи выполняет ВДВ на СВО?

«Сама структура ВДВ предполагает, что мы постоянно идем на штурм. Мы именно штурмовые полки. У нас непосредственный контакт с противником. Постоянно штурмуем позиции и двигаем фронт. На данный момент мы находимся на Сватово-Кременном направлении. Туда мы зашли 30 декабря, и вот с того момента мы находимся на этом направлении. Сам я был в Макеевке, в Запорожье, в Херсонской области — за дамбой мы были. Мы дошли до населенного пункта Андреевка, дальше идет речка и территория Украины. Фактически мы уже задачи на тот момент выполнили, а потом пришел приказ — полностью уйти из Херсонской области. Осенью мы покинули эти позиции».

Расскажите о реакции местного населения на российских военных?

«Кто-то уезжал, кто-то оставался. Там три категории граждан: которые нас поддерживали, которые не поддерживали и те, кому было все равно. Люди луганские и донецкие, они очень сильно нас поддерживают. Мы, когда ехали из Токмака… Там женщина на колени вставала, молилась, люди кричали нам „Спасибо, русский солдат“. И в Кременной они говорили: „Парни, только не пускайте их сюда, нам страшно“. Здесь люди рады, что пришли российские военные. В той части Украины они „топят“ за ту власть».

Сможете поделиться самым ярким воспоминанием, которое касается мирного населения?

«Когда мы были в населенном пункте Токмак, шли колонной — мы двигались за дамбу. И вот все люди, во всех населенных пунктах, они все выходили: старики, дети — все. Махали, приветствовали, кричали „Спасибо“. Я лично это видел. Честно говоря, был немного шокирован. Я понял, что, значит, мы действительно здесь нужны. Одно дело — чиновники, военные, генералы. А тут мирные. Люди „наверху“ какие-то свои моменты поделить не могут. А здесь обычные люди, которые вышли. Сам лично увидел, и это не наигранно, не придумано».

Чего больше всего не хватает бойцам? Может, есть проблемы, которые можно было бы решить, а на них не обращают внимание?

«На разных позициях по-разному, по-разному на направлениях. Даже не знаю. Когда мы стояли перед Новым Годом под Макеевкой, была проблема с накрывным [накрывной материал ля защиты от осадков — прим.ред.]. У министерства Обороны не было накрывных, это новые плащ-палатки, чтоб хотя бы от дождя укрыться. Это самая большая проблема была — ты весь мокрый в этих окопах… А так, гуманитарная помощь приходила, то, что люди отправляют — нам привозят».

Как со связью во время задания?

«Мы полностью оторваны от мира, и это может быть достаточно долго. В последний раз, когда была задача, я оставался за комроты. Это было 2,5 месяца, мы стояли за дамбой. Тогда было наступление фашистов, они выбили N полк, и я 2,5 месяца не мог выйти на связь с семьей. Парней периодически возили на помывку, они могли связаться, а я, так как оставался за командира роты. Командир батальона сказал, что мыться ездят только детишки, а ты останешься. Если сейчас пойдет наступление — командира не будет, то это, конечно…».

На той стороне действительно фашисты?

«Не все. Есть и мобилизованные несчастные, трактористы, которые прямо сами сдавались в плен, им эта война не нужна. А есть повернутые, из нацбатальонов. Мы их тоже в плен брали. У них и кресты наколоты, и они реально ненавидят русских. Я был свидетелем, когда на нас 4 августа было наступление. Я уже потом узнал, что на нас шло около 300 человек. Потом уже, когда мы смогли отбить наступление, мы вышли, осматривали трупы, то нашли у них наркотики такие разноцветные. То есть, они употребляли и шли в полный рост на наши позиции. Когда мы заходили, то командир ополченцев нам сказал, мол, ребята, с вами Бог и Россия, фашисты там, они все обдолбанные, удачи вам, парни. Я помню до сих пор, выехал танк на нас. Вижу, что из наших два ополченца — ну мужики в возрасте, им лет по 60 — из РПГ по этому танку, гусеницу подбили, танк встал. Фашисты эти из танка выскочили, побежали в лесополку [лесополоса — прим.ред.]. Ополченцы потом гранатами этот танк закидали и сожгли. Они [фашисты — прим.ред], видимо, „спалили“, что мы зашли, и они начали из всего, как во Вторую Мировую, по нам из минометов крыть».

То есть информация о том, что «по ту сторону» с нами воюют люди под веществами — правда?

«Да. Если бы я своими глазами не видел, я бы и не сказал. Они реально обдолбанные. У них эти таблетки разноцветные. И, ну, в полный рост, когда человек идет с безумными глазами — понятно, что не просто так. Там они повернутые».

Кто виновен в подрыве дамбы у Каховской ГЭС?

«Мы как раз в этих местах заходили и выходили. Украинцы ее обстреливали постоянно, пытались постоянно взорвать, чтоб нас всех затопить — военных же было много там. Кстати, наш полк выходил самый последний, то есть мы прикрывали сзади. Парни, которые там рядом служат, они говорят, что это именно фашисты ее подорвали — не наши».

То есть, это диверсия?

«Да. Скорее всего, это все, чтобы обвинить Россию. Или еще, им же надо отчитаться перед Западом за деньги, которые им направляют: мол, посмотрите, мы не можем пойти в наступление, тут каша, распутица. То есть, чтобы оправдаться перед Западом. России не было смысла вообще взрывать эту дамбу. Могли ее взорвать еще тогда давно, когда мы вышли, чтобы все смыло там. Так что я думаю, что это перед Западом. Форсировать Днепр невозможно. Нам взрывать дамбу не было никакого».

Что можете посоветовать ребятам, кто хотел бы пойти служить по контракту, но еще сомневаются?

«Человек должен идти мотивированный и твердо понимающий, куда он идет. Многие насмотрятся фильмов, у них представления киношные, что их там пирожками кормить будут, что там романтика военная. Некоторые не выдерживают всего этого. Бывает очень тяжело. Никто не будет жить в доме — ты будешь жить в окопах под постоянными обстрелами. Погибнуть можешь в любой момент, особенно ребята из штурмовых полков. Несколько раз было, когда даже краткосрочники [те, кто подписал краткосрочный контракт — прим.ред.] в первые два дня понимали, что им это не надо, что они хотят жить. Психика у всех разная. У меня были моменты, когда прямо рядом у товарища разорвало голову. Не каждый сможет это воспринять: ты только что с товарищем разговаривал, и его нет.

Сможете поделиться самым тяжелым воспоминанием?

«Парнишка у нас был, ему 24 года, у него двое детей остались, супруга. Его подстрелили, он упал в окоп — снайпер сработал. На нас началось наступление. Оно было очень тяжелое. Одна граната, БК нет, пулемет заклинило. Думаю: ну вот и все. Фашисты там кричат, чтоб сдавались, тут еще одного нашего пулеметчика убило. Нас там осталось пять человек. Командир разведки сказал, что откатываемся на вторую линию. На свой страх и риск пришлось уходить. Я думал, что не дойдем, но дошли. Потом уже пришла поддержка, мы смогли отбить позиции. Почему-то я не боюсь умереть. Не знаю, наверное, этот страх притупился. Больше страшно, если кто-то умрет. Я не знал, как написать или сказать родственникам парней, которые у меня погибли. Это страшнее для меня, чем погибнуть».