Владимир Мау рассказал о новой российской элите

Молодая российская элита, как выяснили социологи, противоречива: любит и западный образ жизни, и советский режим. К какому будущему она поведет нас завтра, если ценностный конфликт очевиден уже сейчас, рассказал журналу «Огонек» Владимир Мау, ректор РАНХиГС – вуза, воспитывающего управленческую элиту страны.

– На прошедшем Летнем кампусе РАНХиГС в Татарстане вы собрали 250 талантливых студентов со всей России, дав им задание: за неделю придумать проект «университета 2040 г.». С ребятами работали профессиональные тьюторы, но видение будущего у каждой студенческой команды сильно отличалось от другой. Разброд и шатание в умах?

– Я прекрасно понимаю: легче прогнозировать, что будет, скажем, через 100 лет, чем уметь видеть на десятилетие-два вперед, то есть оценивать перспективы собственной жизни. Об образовании непросто говорить еще и потому, что это очень конфликтная среда: всегда будет сохраняться напряжение между профессорами, которые учились давно и привержены старому, и студентами, которые ждут перемен. И как бы то ни было, сегодня мы должны признать: университет индустриальной эпохи, XIX-XX вв., изжил себя, он отходит в прошлое. Это не уникальная, но достаточно редкая ситуация. Ведь и университет индустриальной эпохи существенно отличался от университета доиндустриального. Грядет революция в образовании, сродни той, что уничтожила классический средневековый университет при монастыре. Странно не замечать этого. Поэтому организаторы Кампуса предложили его участникам-студентам задуматься над тем, как меняется мир. Попытки реформировать образование, придумать новые стандарты, оценки, методы – своего рода реакция на эту революцию.

– Вы говорите о технологических новациях в образовании, о том, что больше не нужно посещать лекции, чтобы учиться у профессионалов?

– Технологические новации сильнее бросаются в глаза, но сами по себе они не столь существенны. Когда меня спрашивают, может ли со временем машина заменить профессора, я отвечаю, что это зависит исключительно от самого профессора. Меняется роль образования в обществе – и вот это существенно. Смотрите, средневековый университет ставил своей целью защиту правды, истинного учения от посягательств невежд и еретиков. Таково было его социальное значение. Университет XIX в., созданный по модели Гумбольдта, приобрел другую роль: он прежде всего открывал и преподавал людям некие закономерности в природе и мире, которые общество могло использовать в своих интересах. А роль университета будущего, как мне кажется, будет снова прежде всего гуманитарной – создание новых ценностей, их распространение. Прошу не противопоставлять сказанное естественно-техническим наукам, их роль критически важна, но и они будут приобретать все более гуманитарный характер, в смысле ориентации их на человека.

– Это несколько странно: мне кажется, как раз в ХХ в. недостатка идеологического воспитания не было. В том числе и в части распространения «новых ценностей» с помощью университетов.

– Путаете: те «ценности», о которых вы говорите, в университетах не создавались – их туда «спускали». А цель образования в том же СССР была как раз очень утилитарная: выпустить побольше специалистов, чтобы «дать больше чугуна и стали на душу населения стране». Но теперь эта схема не работает. Сегодняшний мир в чем-то важном становится похож на доиндустриальный. Прежде всего уходят очевидные отраслевые приоритеты. Если кто-то считает, что сельским хозяйством занимаются неразвитые страны, а в космос летают только развитые, то он очень отстал от жизни. Идет стирание границ между секторами: у вас может быть суперпередовая нефтянка со спутниковыми технологиями, а может быть добыча традиционная, низкоэффективная, и хотя в обоих случаях вы назоветесь сырьевой страной, уровень развития окажется очень разным. Если бросить все силы государства на рывок в какой-то отрасли, уже ничего не выиграешь, поскольку приоритеты меняются очень быстро, тогда как реальный выигрыш можно получить в любой сфере, если туда придут талантливые люди. Определить приоритетные сектора экономики, как бы мы ни старались, сегодня практически невозможно: пока бюрократическая машина примет решение, мир уйдет далеко вперед. Реальным приоритетом для государства остаются только человек (все остальное, по большому счету, может сделать бизнес) и воспитание людей с собственными ценностями, которые способны преобразить любой сектор экономики. А для этого должен состояться перезапуск образования вообще и высшего профессионального образования в особенности.

– Если бы мы жили с вами в доиндустриальной эпохе, было бы понятно, о каких ценностях идет речь: наука при монастырях существовала в рамках христианской картины мира. Но каким ценностям может учить университет сейчас? А тем более: как он может создавать ценности на пустом месте?

– Мне кажется, что ценности – это все-таки внутреннее состояние, отношение с самим собой и с обществом. В этом смысле нельзя понимать их прямолинейно: будто можно ту же идею свободы транслировать без искажений в головы подрастающего поколения. Транслировать ничего нельзя, бесполезно, получается не человек с ценностями, а человек с заштампованным мышлением. А доиндустриальный опыт университета на самом деле очень разнообразен. Тогда типичным был индивидуальный подход к студенту, индивидуальная траектория его развития: профессора взаимодействуют со студентами, они гуляют со студентами, делятся наблюдениями и мыслями. Или возьмем то же обучение ремеслу: не было массовых лекций, подмастерье учился определенному видению предмета и своего дела у мастера. Лучшие образовательные школы современности развиваются по этим принципам – индивидуализации, близкого контакта профессора и студента, свободного выбора учеником траектории своего обучения. Именно это востребовано сейчас и будет востребовано еще более в образовании будущего. Но здесь очень многое зависит от университетской среды. Реальная наука существует тогда, когда есть некоторое количество людей, которые могут позволить себе заниматься тем, что им интересно, не отчитываясь ни перед кем, кроме своей научной совести. Понимаю, что таких людей немного и слова мои идеалистичны. Понимаю, что ни один финансист и почти ни один администратор не согласится с такой концепцией. Однако именно наличие таких людей жизненно важно для современной науки и для университета будущего.

– К ценностям подрастающей российской элиты у социологов сегодня много вопросов: они размыты, противоречивы... Почему ее не получается правильно «образовать»?

– Вы хотите сказать, что сейчас большая неразбериха, чем была раньше? Я отношусь к тем, кто считает, что есть мир с ценностями, а есть мир без ценностей. Разве Советский Союз жил на основе каких-то ценностей? Что, для него всерьез был важен пролетарский интернационал? Нет, конечно. Мы очень долго жили на общих фразах, поэтому все нынешние кризисные явления кажутся продолжением предыдущих. Заблуждения наших элит тоже советского толка. Я лет десять назад предсказывал, что следующее поколение управленцев в России будет социалистическим – так и вышло. Столкнувшись с кризисом капитализма, эти люди поверили, что социализм-то был хорошим, просто их предки не смогли его правильно обустроить, поскольку были глупы и необразованны. А вот мы с нашими степенями МВА сейчас все сделаем правильно. Поскольку этих людей учили менеджменту, а не философии и истории, они не видят ряда фундаментальных проблем, которые не позволяют социализму функционировать эффективно. Им снова кажется (будто и не было советского эксперимента), что неэффективен капитализм, что конкуренция размывает ресурсы, которые хорошо бы всегда контролировать из центра. В чем основная проблема социалистической экономики в ее развитой форме? В этой системе нет носителей стратегических, долгосрочных интересов, хотя все клянутся перспективными планами и молятся на них. Все заинтересованы получить текущий доход, выполнить показатели и не думать о долгосрочных целях и ценностях, потому что за них никто не отвечает. Более 50 лет назад было доказано, что оценка за план – путь в тупик, поскольку ориентирует не на решение реальных проблем, а на выполнение показателя. Сейчас это вновь приходится объяснять. Вот простой пример из современной практики, связанный с установлением административным путем показателей результативности бюджетных расходов (фактически аналог планового показателя). Скажем, периодически предлагается оценивать эффективность скорой помощи по времени, за которое она доезжает по вызову. Конечно, это важный вопрос. Однако тот, кому вы спускаете показатели, всегда лучше знает, как их перевыполнить, ничего не изменив. За столько-то минут? Отлично: скорая к вам приедет, но там же не сказано, квалифицированный ли врач в ней находился и выжил ли в результате его лечения пациент. Если вы строите систему показателей, вы обрекаете себя на игры с этими показателями. И это тоже про царство общих фраз, а не ценностей.

– Можно воспитать поколение, иммунное к общим фразам?

– У Татьяны Заславской, выдающегося социолога, в 1980-е гг. спросили: много ли из того, что она рекомендует, реализуется? Она сказала, что процентов 70, но не менее чем через 20 лет. Я считаю, например, что Михаил Горбачев стал живой реализацией идей ХХ съезда, затеплившейся веры в гуманный социализм. Как видим, ХХ съезд не сразу нашел вдохновленных последователей в высшей элите, для всего этого нужно время, такое же время нужно будет и новому университету. В нашем вузе, например, четвертый год существует многопрофильный бакалавриат – направление Liberal Arts, идея которого – дать студенту свободу в выборе своего будущего: он может одну специальность «подгружать» другой, хотя бы это были математика и фольклористика. Пока, конечно, свобода не так широка, но идея развивается. К сожалению, социально-гуманитарный цикл в современной России сильно дискредитирован, сейчас очень важно предлагать новые формы, новые продукты, которые качественно отличались бы от традиционных. Всякий культурный человек должен разбираться, по крайней мере, в четырех предметах: математике, истории, литературе и иностранных языках – здесь без мультидисциплинарности, без нового университета невозможно ничего сделать. Математика дает ключ ко многим направлениям научного знания, языки обеспечивают свободу общения и понимание другого, литература формирует культурный фон, а история – это опыт, пропущенный через поколения. История, понимаемая не как узкопрофильный предмет, а именно как опыт поколений, могла бы очень помочь воссозданию целостного и ценностного взгляда на мир. Известно, что роман Сэлинджера «Над пропастью во ржи» каждое новое поколение должно переводить заново, потому что меняется молодежный жаргон. Так вот история похожа на этот роман: ее тоже нужно переводить, с учетом опыта и языка нового поколения. И не на язык ХХ в., а на язык современного университета, ориентированного на ценности свободы и личного творчества. Это было бы первым и очень полезным шагом в основании будущего – понять наше прошлое.

Беседовала Ольга Филина

Оригинал статьи: < HREF=http://www.kommersant.ru/doc/2538646>http://www.kommersant.ru/doc/2538646